Русские аристократки-эмигрантки не придумали модельный бизнес. Он и до этого существовал в Англии.

Но именно они стали эталоном красоты, изящества и вкуса.
Они придали модельному бизнесу шарм и гламур.
Ими восхищалась Франция. Вот только об этом как-то особо не любят вспоминать русофобы, которым так и хочется, чтобы образ русской женщины продолжал ассоциироваться с толстыми крестьянками и совковыми безвкусно одетыми колхозницами. Одного только примера русских аристократок-топ-моделей достаточно, чтобы развеять в пух и прах этот нелепый миф.




Нина Твердая, манекенщица дома "Арданс" и одна из финалисток конкурса "Мисс Россия" в 1930 г. в Париже, в черном платье из джерси
Благодаря представительницам русской эмиграции в мире радикально изменилось представление о манекенщицах и та роль, которую они играют в мире моды и в обществе в целом. До этого момента быть манекенщицей считалось занятием сомнительным, едва ли не неприличным.
Первые школы моделей возникли в Англии и лишь потом - во Франции. При наборе в школу предпочтение отдавали девушкам-танцовщицам, умевшим красиво двигаться.

Во Франции особенно ценились русские эмигрантки-аристократки: они обладали прекрасной осанкой и умели с достоинством ходить. Ими восхищался весь Париж.
Русские манекенщицы стали эталоном изящества и вкуса.
Самой красивой женщиной Парижа и лучшей фотомоделью считалась Натали Лелонг (до замужества Палей), дочь великого князя Павла Александровича.
Ее портреты были главным украшением журнала Vogue.

Русские эмигрантки, блестящие светские красавицы и представительницы аристократических семей, которые вынуждены были зарабатывать на жизнь, стали первыми топ-моделями домов Ланвен, Шанель, Пуаре и др.
Публика была поражена их элегантностью, рафинированностью, знанием языков и аристократизмом.
Они подняли представление о манекенщицах на совершенно новую высоту и сделали роль модели очень значительной, каковой она и продолжает оставаться по сей день.

Именно с 1920-х гг. быть моделью стало престижно и модно, и именно русские подарили миру эту профессию в ее современном качестве.
Русские красавицы имели грандиозный успех в мире. Начиная с 1928-го года, в Париже был организован конкурс "Мисс Россия". В том же 1928 г. титул "Мисс Нью-Йорк" получила русская красавица Валентина Кашубо, бывшая дягилевская балерина. На конкурсах красоты, проходивших в эти годы в Берлине, Гамбурге, Лондоне и других городах, очень часто победительницами становились русские красавицы.

1920-е гг. были периодом очень большого успеха русских актрис в Голливуде - пока кино было немым, определяющими были внешние данные и актерский талант, а акцент не имел никакого значения.


Натали Палей - руская топ-модель


Юсуповы в эмиграции

Одним из самых известных в ту пору был Дом моды «Ирфе», основанный княжеской четой самых богатых людей России князем Феликсом и княгиней Ириной Юсуповыми.

Другим известным Домом моды считался «Итеб». Это название было составлено из прочитанного наоборот имени хозяйки, баронессы Бетти Гойнинген-Гюне, в первом браке баронессы Врангель.

Русские красавицы в 1920-е годы славились белизной кожи, голубизной глаз, высокими скулами и темными волосами. Особенно заметной тогда была красота княгини Мэри Эристовой, княжны Мии Оболенской, Теи Бобриковой и графини Елизаветы Граббе.

А вот мода на блондинок пришла лишь после 1929-го года, когда востребованной стала красота княжны Натали Палей, Людмилы Федосеевой, Лидии Ротванд,виконтессы Жени де Кастекс.


Топ-модель Людмила Федосеева, Париж, 1938 г.

30-е гг. Русские топ-модели успешно конкурировали с топ-моделями Третьего Рейха.
Именно тогда взошла звезда Людмилы (Люд) Федосеевой, самой высокооплачиваемой фотомодели 30-х годов. Её судьба во многом типична для моделей как той поры, так и последующих времен.

«Открыл» её известный в те годы фотограф Хорст, работы которого с Людмилой сначала очень не понравились владельцу «Вог» Конде Насту.
Через некоторое время последний, что называется, проникся и даже собрался жениться на Федосеевой. Она продолжала пользоваться большим успехом и в годы немецкой оккупации Франции. Накануне освобождения Парижа уехала в Аргентину, а вернувшись, осталась без работы и былой славы.

Не исключено, что французы не простили ей, как и Коко Шанель, «близости» с фашистами. И в 50-е гг. бывшая звезда подиума и глянцевых журналов работала сначала клерком в одной из авиакомпаний, а затем кастеляншей в эмигрантском доме для престарелых.
Вполне возможно, впрочем, что прошлое Люды Федосеевой здесь не при чём и она попросту оказалась жертвой изменчивой моды. Вообще, издержки профессии фотомодели и манекенщицы были одинаковы что тогда, что сейчас. Главная из них - век модели, как известно, очень недолог. В наши дни многие из них начинают карьеру в 13-15 лет, а к 25 годам большинство уже выходит в тираж. В 20-30-е гг. прошлого века подобной «акселерации» не наблюдалось. Тем не менее большинство манекенщиц завершали свою карьеру в 30-35 лет. И единственным выходом для них (как и для нынешних звезд подиума) становился удачный брак.


Киноактриса Ольга Бакланова, Голливуд, 1928 г.


Балерина Ксения Триполитова, Париж, 1945 г.


Манекенщица Варвара Раппонет, Париж, 1944 г.


Певиица Людмила Лопато, Париж, 1950 г.


Балерина Анна Павлова, Берлин, 1913 г.


Киноактриса Вера Холодная, Москва, 1916 г.


Балерина Валентина Кашуба, Париж, 1916 г.


Балерина Александра Балашова, Париж, 1921 г.


Киноактриса Ольга Безяева, Берлин, 1923 г.


Княгиня Ирина Юсупова, урожденная княжна Романова, Париж, 1924 г.


Манекенщица Леди Ия Абди, урожденная Ге, Париж, 1925 г.


Киноактриса Ксения Десни, урожденая Десницкая, Берлин, 1927 г.


Манекенщица Тея Бобрикова, Париж, 1928 г.


Киноактриса Нина Ванна, урожденная Языкова, Лондон, 1929 г.


Манекенщица княгиня Мери Эристова, урожденная княжна Шереашидзе, Париж, 1929 г.


Манекенщика княгиня Елизавета Белосельская-Белозерская, урожденная графиня Граббе, Париж, 1929 г.


Киноактриса Наталья Кованько, Берлин, 1930 г.


Манекенщица княжна Мин Оболенская, в замужестве Шаховская, Париж, 1930 г.


Киноактриса Вера Малиновская, Берлин, 1931 г.


Манекенщица Мария Павлова, урожденная княжна Волконская, Париж, 1932 г.

Книга историка и переводчика Дугласа Смита «Бывшие люди». В ней он проследил историю главных аристократических семей России в ХХ веке. The Village публикует главу «Исход» о том, как дворяне покидали страну после революции.

Остановка в Одессе

В июне 1918 года Бунин с женой Верой приехал из Москвы в Одессу. Они нашли хорошую квартиру, обставили ее старинной мебелью и наняли горничную. Их дом стал местом встреч политических деятелей и интеллектуалов, таких как барон Петр Николаевич Врангель, писатели граф Алексей Николаевич Толстой и Константин Георгиевич Паустовский, актриса Ольга Леонардовна Книппер-Чехова. Весной 1919 года Красная армия взяла Одессу. Друзья настаивали на том, чтобы Бунин уехал, но, несмотря на то, что ему как дворянину и непримиримому критику нового режима грозила опасность, он счел неприемлемым пуститься в бега. Луначарский прислал ему по телеграфу охранный ордер, тем не менее Бунины неоднократно подвергались унизительным обыскам.

Бунин внимательно наблюдал за происходящим и записывал все в своем дневнике. Резко критикуя большевиков, он сторонился и их противников, неоднократно высказывался против погромов и отказался примкнуть к какой-либо белой организации, поскольку считал их запятнанными антисемитизмом. Тем не менее 7 февраля 1920 года, когда Красная армия во второй раз брала Одессу, Бунин с женой отправились в изгнание. «Последний раз увидела русский берег. Заплакала… - записала Вера Николаевна в дневнике. - …Впереди темнота и жуть. Позади - ужас и безнадежность».

Изгнание

К началу 1920 года стало очевидно, что Красная армия войну выигрывает. Причины победы красных многочисленны, но, вероятно, главная из них крылась в умении большевиков говорить напрямую о главных нуждах народа, особенно о земле, и то, что их картина будущего была убедительнее туманных обещаний белых. Князь Павел Щербатов в начале 1920 года сказал: «Белая армия проиграет, потому что идет на войну с пустым знаменем». Годы спустя барон Врангель повторит эту мысль, назвав главной причиной поражения белых неспособность учитывать «настроения масс простых людей». Весной 1919 года, когда Красная армия отбросила войска Деникина и Врангеля, из Южной России и Крыма начался массовый исход, который длился более года.

Семейству Дмитрия Шереметева, бежавшему с Северного Кавказа, удалось добраться до Крыма. Дмитрий с Ирой и ее мать поселились во дворце Воронцовых в Алупке; их дочь Лили Вяземская и ее свекровь княгиня Мария Вяземская нашли кров в юсуповском имении в Кореизе близ Ялты. Они рассказали своим друзьям о мучениях, которые им пришлось пережить на Северном Кавказе.

Крым тогда стал домом для многих аристократов и членов семьи Романовых, включая вдовствующую императрицу Марию Федоровну, ее дочь великую княгиню Ксению, великих князей Николая и Петра Николаевичей, обосновавшихся в имениях Ай-Тодор и Дюльбер. В ночь на 6 апреля, с приближающимися к побережью звуками выстрелов, решено было эвакуировать царскую семью. На следующий день Романовы и еще несколько человек погрузились на британский крейсер «Мальборо», на борту которого они добрались до Ялты, а уже оттуда утром 11 апреля отправились в изгнание.

Жизнь в Европе

Шереметевы покинули Ялту в тот же день. Дмитрий и мальчики отплыли на борту британского эсминца «Быстрый», а Ира с девочками - на крейсере «Принцесса Инна». Семейство воссоединилось в Константинополе, после чего они продолжили путешествие на Принцевы острова в Мраморном море. (Десять лет спустя другой русский политический изгой Лев Троцкий на этих островах провел четыре года жизни.) Поравнявшись с крейсером «Мальборо», пассажиры «Быстрого» отрядили Дмитрия поблагодарить вдовствующую императрицу за ее отказ покинуть Ялту, пока оттуда не были вывезены все желавшие уехать.

К концу апреля Шереметевы добрались до Мальты и оттуда отплыли на континент. Благодаря акциям бакинской нефтяной компании, которые они захватили с собой, у Дмитрия и Иры хватило денег на покупку дома в Антибе. Они прожили там несколько лет, а когда кончились сбережения, переехали в Рим, где состоялась помолвка их дочери Прасковьи с великим князем Романом Петровичем, сыном великого князя Петра Николаевича и великой княгини Милицы Николаевны (урожденной княжны Черногорской). В 1926 году Дмитрий стал первым председателем Союза русских дворян в эмиграции. Он умер и похоронен в Риме в 1943 году; Ира последовала за ним в 1959-м. Их сын Сергей сражался на фронтах Гражданской войны, прежде чем осесть в Италии с родителями.

Второй сын Николай женился на княгине Ирине Юсуповой, единственной дочери князя Феликса Юсупова, убийцы Распутина, и стал помощником капитана на круизных линиях. Василий, младший, устроился работать шофером. Позднее он со своей женой Дарьей Татищевой купил ферму и виноградник и содержал небольшой отель в Савойе, пока не переехал в Париж.

Поражение Врангеля

Окончательная эвакуация состоялась в середине ноября 1920 года при генерале Врангеле. В течение нескольких дней 146 тысяч человек - вдвое больше того, что ожидалось, - были помещены на лодки и отправлены по волнам Черного моря в сторону Константинополя. Сам Врангель вступил на борт крейсера «Генерал Корнилов» 14 ноября. Те, кто бежал с приближением Красной армии, ничуть не преувеличивали опасность. Когда Красная армия овладела Крымом, ЧК начала регистрацию жителей. Бывшим офицерам белой армии была гарантирована жизнь. Те, кто поверил в это, явились и были арестованы; ночами их вывозили за город и расстреливали. Никто не был застрахован от такой участи. В Ялте в декабре 1920-го большевики расстреляли 84-летнюю княгиню Надежду Барятинскую вместе с дочерью и зятем.

Истребление белых офицеров продолжалось по всей России до 1922 года, несмотря на амнистию, объявленную в июне 1920-го. В Екатеринодаре было расстреляны 3 тысячи офицеров; в Одессе - до 2 тысяч; в Екатеринбурге - 2 800 человек. Страшнее всего обстояло дело в Крыму, где были казнены без малого 50 тысяч человек - офицеры и чиновники. Обоснование казней было дано задним числом в ноябре 1921-го, когда в постановление об амнистии внесли уточнение: все те добровольцы, кто сознательно сражался в рядах белых армий, «преследуя цели защиты своих классовых интересов и буржуазного порядка», амнистии не подлежали.

Когда белая армия под командованием Врангеля покидала поле боя, белые терпели крах и в Сибири. 22 октября 1920 года атаман Семенов был выбит из своей столицы Читы, остатки его отряда отступили в Маньчжурию. Одной из самых странных страниц Гражданской войны была попытка барона Унгерн-Штернберга, прибалтийского дворянина и бывшего заместителя Семенова, создать базу для похода на Советскую Россию из Внешней Монголии, но в 1921 году он был схвачен и казнен.

Исчезли как класс

Последним оплотом белых был Владивосток, который был захвачен в конце октября 1922 года. По разным оценкам, Россию в то время покинули от 500 тысяч до 3 миллионов человек. В большинстве своем это были не дворяне, а простые крестьяне и представители среднего класса, хотя среди них было много и дворян. Согласно одному из источников, к 1921 году в России находилось не более 12 % дореволюционного числа дворян, то есть около 10 тысяч семей, или 50 тысяч человек. Гражданская война расколола дворянство; с этих пор жизненные пути матерей и сыновей, братьев и сестер шли в разных направлениях. Пропасть между теми, кто остался, и теми, кто уехал, ширилась. «Красная газета» в статье под названием «Сифилис» писала:

«В Крыму умер сумасшедшей смертью от сифилиса целый класс. Русская аристократия, тот самый класс, на котором базировалась, на котором держалась сифилитическая, сумасшедшая царская власть. И на котором базировалось „Белое дело“. Нет больше российского дворянства. Нет больше русской аристократии. Нет больше „Белого дела“ - оно умерло. Окончательно умерло».

Но не все представители этого класса умерли или бежали. Галина фон Мекк была среди тех, кто остался. Вот как она это описывала:

«Мир, который мы знали, умер, завтра не существовало, было только сегодня. Будущее было туманно, а настоящее представляло собой хаос. <…> Многие бежали из страны. Другие, самые храбрые, приняли суровый вызов поверженной родины. Наши кошельки были пусты, в печах не было дров, не лучше обстояло дело и с нашими желудками, но мы выживали и боролись».

Некоторые члены Советского правительства были вполне согласны с этим заключением фон Мекк. В 1921 году Ленин констатирует, что, несмотря на то, что помещики и капиталисты уничтожены как политический класс, некоторые из них, вынужденные скрывать свое происхождение и загнанные в подполье, заняли руководящие должности в органах советской власти. Угроза, исходящая от старого режима, в глазах большевиков не стала меньше и незначительнее.

Обложка: Издательство «Новое литературное обозрение»

Корреспондент Сиб.фм на Парижском книжном салоне нашёл книгу с фотографиями Санкт-Петербурга внука русской эмиграции первой волны, сына звёзд американского балета и фотографа ЮНЕСКО Александра Орлова. И поговорил с её автором о жизни русских в Париже после революции 1917 года, традиции семейного стола без политики, балетных кампаниях за рубежом, поиске Америки врага и фотографиях, дающих свободу.

Нечего было делать - балерины забеременели

Расскажите подробнее вашу семейную историю: получается, вы внук той самой русской эмиграции первой волны?

Да, у меня в семье почти все эмигрировали из России. Отец Николай родился в 1914 году. Его отец, мой дед, ушёл на фронт Первой мировой войны до его рождения и не вернулся. Во время революции в 1917 году бабушкин дед - Орлов - был членом думы и губернатором Тверской губернии. Естественно, когда всё началось, они сразу побежали: были эвакуированы белой армией и в конечном итоге добрались до Одессы, а из неё в Турцию. Бабушка с ребёнком (моим отцом) провели там восемь лет. Так долго, потому что бабушка категорически отказывалась от Америки - и Южной, и Северной - как от страны дикарей. И в общем-то была права.

Русский балет Монте-Карло - балетная компания, созданная в 1932 году и разделившаяся потом на две самостоятельные антрепризы: полковника де Базиля и Рене Блюма

У этого поколения уже была французская культура, они говорили на этом языке между собой. Потому что после французской революции была огромная волна эмиграции из Франции в Россию, а потом наоборот. Так что бабушка всё время ждала, чтобы их пустили во Францию. В конце концов дождалась. Мой отец в принципе вырос там. В молодости он был заинтересован балетом, учился у известной балерины Ольги Преображенской, которая преподавала в Париже, и стал довольно известной международной звездой. Был в различных балетных компаниях, например, Русские балеты Монте-Карло, Гран балле дю марки де Куэвас, Русские балеты полковника де Базиля.

Со стороны мамы - Нины Поповой - тоже была связь с Францией. Дедушка Попов из Ростова - гидроэлектрический инженер с французским дипломом. Они попозже бежали, потому что к ним революция дошла не так быстро, как до Петрограда. Мама родилась в 1923 году.

Во Франции, как говорил мой дед, их встретили «мордой об стол».

Несмотря на то, что они все разговаривали по-французски и имели французские дипломы, он был шофёром такси. Но всё равно остались в Париже.

Ваши родители познакомились в Париже?

Да, познакомились в мире балета. Они вместе были на гастролях в Южной Америке с базильевской компанией. В Кубе компания забастовала, потому что Базиль им не платил.

Там нечего было делать, кроме как загорать и есть кокосовые орехи, поэтому многие балерины забеременели.


American Ballet Theatre в 1960 году стал первой американской балетной труппой, гастролировавшей в Советском Союзе

В этот момент их пригласили в Штаты, в Америку, где я и многие другие дети родились. Совсем случайно: мы могли бы быть и кубинцами, но оказались американцами. Это сыграло свою роль: известные балерины с рождёнными детьми в Америке довольно быстро получили все необходимые документы.

Потом они начали строить свою американскую карьеру - American Ballet Theatre, который создан именно этим поколением, потому что балета там в принципе и не было: он появился благодаря наплыву русских. По сути они стали основателями американского балета, но тогда всё было иначе: им не платили бешеные деньги, как потом другим беженцам, например Михаилу Барышникову, Наталии Макаровой. Зато они путешествовали по всему миру, их называли baby ballerinas. Моей маме было тогда лет 16, а в Штатах - 18.

Родители в юном возрасте уже объездили с балетом полмира: у них были гастроли по Австралии, Англии, Германии, Италии.

Меня оставляли в разных местах. Сейчас немыслимо оставлять ребёнка где попало, например в гостиницах. Помню, как было в Испании: мне сказали, что если что-то будет нужно, могу воспользоваться телефоном, кто-нибудь придёт. Вот такой babysitting. Чаще, конечно, оставляли у тётушек и дедушки, который жил в Париже.

Русская эмиграция на чемоданах

Какие детские впечатления остались самыми яркими о жизни с бабушкой, дедушкой и тётями и о русской культуре?

В детстве меня впечатляло понятие семейного стола. Когда малыш первый раз сел, то уже мог сесть и за семейный стол. Так у нас было заведено. Если ты будешь что-то говорить за столом, то должен свою мысль защитить, аргументировать.

То есть чушь нести нельзя!

Эти семейные столы длились часами: начиналось, как полагается, с борща, водки, сёмги, а заканчивалось пирожками. И разговоры, разговоры. Баба, как мы её называли, - Светлана Александровна - всё это готовила и каждый раз говорила:

«Ни в коем случае за этим столом про политику не говорить!»

Только она выйдет из кухни, как начинались разговоры о политике.

Так как они оба были профессорами, то приглашали своих коллег в гости. Летом мы жили недалеко от моря. После этого семейного стола и бесконечных разговоров ходили купаться. Возвращаемся - во всех домах синий и зелёный свет от телевизоров, а у нас на балконе слышны разговоры. Три часа утра, а у нас ещё никто не расходится. Другая культура и другие понятия - это мне позволило открыть свои горизонты и мир. Благодаря этому любопытству все эти университеты и школы меня не задавили. Они учат сидеть, молчать и являться вовремя. То же самое на работе.

Представители этого поколения сидели на чемоданах и не верили, что это безобразие может долго продолжаться. У них была одна мечта - вернуться, продолжать свою жизнь, культуру. Из-за этого нас постоянно мучали бесконечными уроками, в том числе балетными.

Я вырос в русском доме, в котором категорически было запрещено говорить по-английски - только по-французски или по-русски.

Телевизор был запрещён. Мы всегда через окна смотрели к соседям, на этот синий свет, и завидовали им.

Когда вы жили, учились в Париже, у вас было совмещение двух культур - русской и французской?

Да, помню, когда я был в третьем классе, мог сказать «лестница» по-русски и по-французски, а по-английски ещё не знал и вышел нарисовал на доске. В средней школе и в университете я лучше, чем профессор, говорил по-французски и постоянно поправлял её. Она мне говорила в ответ:

«Делай, что хочешь, только молчи».

Действительно двойная культура была: пересекал порог дома, а там висели иконы, портрет царя. В старости мои родные всё же съездили в Россию и вернулись с такими впечатлениями: «Ужас! Что же они сделали с русским языком?! Они его совсем загадили! Многие матерятся! На каждом углу грубые слова! Как же они могли так исказить наш родной язык?» Их поразило ещё то, как был заброшен Питер. Я столько слышал в детстве о Санкт-Петербурге, о том, какой это феерический город. Когда я туда приехал, то сравнил. Не знаю, как теперь, я уже семь лет там не был. Эти ларьки, эти старушки несчастные на улице. До сих пор это там есть?

Университет как бегство от идиотской войны

Потом вы пришли к преподаванию русского языка в университете?

Да, я окончил школу, выбрал Arts в Институте Дальнего Востока и России в Штатах. Это происходило во время Вьетнамской войны, поэтому тех, кто учился, не забирали. Дополнительная мотивация, благодаря чему меня не забрали на эту идиотскую войну. Я стал ассистентом профессора, преподавал русский язык. Нас настраивали против России. Когда я первый раз поехал в Россию, то сопоставил пропаганду с двух сторон.

Раньше выбор Arts в институте позволял тебе идти в любую сторону, а теперь либо ты программист, либо специалист по маркетингу, либо экономист. Если сейчас выбрать Arts, то трудно найти какую-либо работу. Многие дети моих знакомых окончили институт, но не могут найти работу. И такая ситуация по всему миру.

Моё поколение - конец эпохи. Денег нету, но я не могу жаловаться.

Я преподавал русский язык и литературу. Во всех университетах была программа «Учебный корпус офицеров запаса» (The Reserve Officers" Training Corps) для тех, кто записывался в армию: наиболее интеллигентных - посылали в университет, где они могли изучать культуру врагов, в том числе советской России.

Они даже по-английски еле-еле могли своё имя писать. У меня в классе, к сожалению, было большинство таких студентов, потому что их не забирали сразу на войну: они могли два года изучать русский язык, чтобы лучше понимать психологию противника. Я подумал с горечью: «Неужели это будут наши офицеры?» Но какие бы отметки они не получали, автоматически проходили, потому что государство платило университету. Это тоже меня разочаровало в преподавании. Если это политика и экономика, то где же тут образование?!

Библиотека The London School of Economics and Political Science является самой крупной в мире библиотекой по общественным наукам

Ещё один пример. Профессор из известного подразделение Лондонского университета -Лондонской школы экономики и политических наук (The London School of Economics and Political Science) был приглашён в наш университет преподавать во время Вьетнамской войны культуру Вьетнама. Он в свою очередь приглашал на конференции и преподавать буддистских монахов - из тех, которые в те времена сжигали себя на улице, облив бензином, в знак протеста против войны. Это не понравилось руководству: просто так выгнать престижного профессора они не могли, поэтому начали сокращать ему зарплату, подговаривали студентов бунтовать.

Так было в те времена. Я боюсь, что такие времена скоро вернутся. Сейчас идёт мощная пропаганда против России: Америка без врагов жить не может так же, как и Советский Союз не мог без революций.

Мы без войны не можем. К сожалению.

Съехал с рельс. В фотографию

Разочаровавшись в преподавании, вы выбрали фотографию?

Так как я столько лет провёл в академической среде, мне надоело там сидеть. Нужно двигаться, путешествовать, открывать себе горизонты. После того, как я и поучился, и попреподавал, понял, что это тупик. Конечно, можно преподавать восемь месяцев в году, а в остальное время, например, писать книги. Но всё равно ты прикован к университету, а с фотографией можешь быть свободным. Одна из причин, почему я заинтересовался фотографией, - ты не ограничен тематикой: можешь снимать что угодно.

Случайно заинтересовался фотографией ещё студентом. Что называется - съехал с рельс. Как говорили все мои старики:

«Как ты смеешь, у тебя такое образование, столько дипломов и ты будешь фотографом?»

Теперь моя карьера творческая, всё это благодаря эмиграции, которая дала мне дух авантюр. Даже мой отец сказал, когда я заинтересовался фотографией: «Я очень боялся, что ты будешь ходить в костюме и галстуке», а бабушки и тётушки возмущались: «Ты будешь голодать всю свою жизнь, работая фотографом!» Зато я проехал полсвета со своей профессией. Благодаря этому у меня уникальное мировоззрение: когда я слышу любую пропаганду, то сразу же её отсекаю.

Сейчас вы живёте не во Франции, а в Нью-Йорке?

Я жил во Франции много лет. Когда родители начали стареть, мне пришлось вернуться в Штаты, хотя я предпочитаю Европу, несмотря на все беспорядки с беженцами. Но и на Нью-Йорк не могу жаловаться - это космополитический город, где есть разные культуры. Мой отец философствовал и говорил о городе: «Нью-Йорк, Нью-Йорк - какая чудная страна!» Нью-Йорк мало общего имеет со всей Америкой. Там ни на кого косо не смотрят, а как только выезжаешь из Нью-Йорка, то начинается другое отношение, например, к тёмнокожим.

Рафинированная кухня и книги с фотографиями

Вы не просто фотографируете, а делаете книги с фотографиями: как правило, в соавторстве или самостоятельно тоже?

Я предпочитаю книги. Я вырос в такой среде: все мои старики, тётушки, преподавали в университетах. Я с детства окружён книгами.

Я впитал осознание того, что книга - это что-то вечное.

Есть старые книги, которые до сих пор привлекают. Первую книгу с фотографиями я писал самостоятельно. Сделал её о карнавале - языческом празднике, который существовал во всех культурах мира: ездил по Европе, Латинской Америке. Это праздник, который в той или иной форме существует по всему миру. В христианстве много веков подряд пытались задавить этот праздник, потом уложили его в традицию Масленицы.


Елена Молоховец - автор знаменитой книги «Подарок молодым хозяйкам или средство к уменьшению расходов в домашнем хозяйстве» (1861)

Книгу о русской кухне царских времён я сделал совместно с моей тётей. В семье были многочисленные тома древних кулинарных книг, например, Елены Молоховец. Все рецепты тогда были написаны на французском. И шеф-повара были в основном французы. В какой-то степени эти книги - исторические документы, потому что они объясняли, как кормить куриц, чтобы у них был определённый вкус мяса. Сейчас это нам в голову вряд ли придёт. Например, их кормили можжевеловыми ягодами, из которых делают джин. Представляете, какая была рафинированная кухня в те времена?

Вообще с издателями сотрудничать сложно: они предпочитают в качестве авторов текста каких-то экспертов. Для книги о Санкт-Петербурге нашли архитектора, о балете - критика балета, о шёлковом пути - историка. Но эти все проекты придумываю я и представляю их издательству. Надо сказать, что издательский мир с каждым годом меняется, уменьшается.

Вы видите, что ползала Парижского книжного салона пустые.

Во Франкфурте в октябре есть мировая книжная выставка Frankfurter Buchmesse, где происходит то же самое.

Была эпоха, до цифровой культуры или на границе с ней, когда гораздо легче было найти издателей: они смотрели в первую очередь не на выгоду, а на интересную и необычную тему. Сейчас крупные издательства вытесняют небольших. Мне сложнее становится найти своего издателя. Мир в сфере издательской деятельности сильно поменялся, и я не уверен, что к лучшему.

С кем вы сделали совместную книгу о Санкт-Петербурге, которую я увидела на российском стенде Парижской книжной ярмарки?

Я даже не знал, что эта книга здесь будет, потому что издатель не участвует в этой ярмарке, она больше именно для продавцов книг.

Как всегда связи в жизни могут быть совершенно неожиданными, поэтому я встретил компанию людей, которые занимались охраной санкт-петербургских памятников. Они показали мне разные места, например, Русский музей, где есть бывший орловский дворец, Гатчину, и я затеял сделать книгу о Санкт-Петербурге. Начал приезжать и снимать этот город.


Исторический центр Санкт-Петербурга и связанные с ним группы памятников - первый в России (и СССР) объект Всемирного наследия ЮНЕСКО

С главным директором охраны памятников Санкт-Петербурга Борей Ометовым мы решили сделать эту книгу совместно с ЮНЕСКО. Потом мне предложили присоединиться к другому проекту ЮНЕСКО, посвящённому Великому шёлковому пути. Маршрут от Одессы, через Туркменистан до границы с Китаем мы проехали в два этапа. Я тоже сделал книгу, а ещё книги о японском городе Киото, Алжире.

Эфемерная культура и ЮНЕСКО

Книгу о близком вам балете вы сделали тоже с помощью ЮНЕСКО?

Балет я снимал всегда, особенно русский, который приезжал во время тогда ещё железного занавеса. Редко приезжали, их охраняли, потому что они искали возможность перескочить за рубеж. Потом я нашёл английского издателя, который заинтересовался этой темой и хотел, чтобы я снял русский балет за кулисами, как его творят. Меня отправили в Москву и Санкт-Петербург, где я снимал классы, репетиции, атмосферу театров за сценой.

У ЮНЕСКО есть такое понятие как эфемерная культура (ephēmeros): живая культура, которую ты видишь каждый раз разной. Балет именно такой, поэтому им эта тема тоже подошла.

Ездить в Россию в те время было очень сложно.

Когда я первый раз поехал туда, меня поселили очень далеко от города, в гостинице для скандинавцев, которые приезжали туда только напиваться, потому что это было дёшево. Благодаря ЮНЕСКО меня потом переселили в хорошую гостиницу.

С ЮНЕСКО мне повезло тогда. В те времена там все не было политизировано: были наука, культура, образование, а теперь пошла жуткая политика.

Доступ к директору был простым: говоришь, что есть идея, и приходишь на встречу.

Не дают деньги, но помогают: предоставляют допуски, письма, чтобы можно было легко осуществлять съёмку, например, в каком-нибудь алжирском дворце или храме. Во время проектных экспедиций все расходы покрывались. Сейчас же в здание ЮНЕСКО тяжело войти просто так: проще сесть в самолёт, чем зайти туда на выставку.

Что в фотографии для вас важно: может быть, предпочитаете какой-то жанр?

Для меня в фотографии нет жанра. Видишь что-то красивое и фотографируешь. Есть свадебные или интерьерные фотографы - это в большей степени зарабатывание денег. Я был фотожурналистом, но быстро понял, что меня мало привлекает человеческое безобразие, как я это называл. Помню, что в университете снимал демонстрации против войны, как полиция бьёт студентов, пускает газ или стреляет из водяных пушек. Но больше меня привлекает культура. Мне повезло, что в те времена в ЮНЕСКО двери были открыты. Можно было поехать куда хочешь, если есть хорошая идея.

Фотография - это очень личное. Если у фотографа есть определённый талант, то он выражает себя. Не каждому удаётся. Как и везде, бывают гении.

Сейчас все становятся фотографами, это всё меняет.

В таком случае я больше люблю работу с агентствами, когда команда трудится над идеей, создавая книгу, а не когда ты просто загружаешь огромное количество фотографий в какой-то фотобанк. Потом кто-то, не всегда занимающийся иллюстрациями профессионально, выбирает твою работу и где-то публикует. Порой можешь даже не узнать свой снимок! Человек, который , почувствовал, создал, отодвигается на второй план.

Правообладатель иллюстрации Getty Images

Одними из главных жертв Октябрьской революции стали представители русской аристократии. Многие из них после 1917 года навсегда покинули Россию или погибли в ходе репрессий, однако и сегодня в России есть потомки дворян, которые пытаются хранить старые сословные традиции и ценности.

Корреспондент Русской службы Би-би-си Алексей Ильин поговорил о судьбе русского дворянства с американским историком, автором книги "Бывшие люди: последние дни русской аристократии" Дугласом Смитом , а также с членами Российского дворянского собрания.

Би-би-си: После революции дворянск ое сословие был о фактически объявлено вне закона. Многие представители аристократии покинули Россию. А что стало с теми, кто решил остаться или не смог уехать? Как они выживали в новых условиях?

Дуглас Смит: Многие из тех дворян, которые остались в Советском Союзе, покинули крупные города, такие как Москва и Петроград, и отправились в сельскую местность. Там у них были усадьбы и хозяйства, где можно было добывать себе еду, ведь с этим были большие проблемы.

Многих представителей аристократии периодически арестовывали, некоторых брали в заложники во время Гражданской войны. Конечно, это были очень тяжелые времена для тех, кто остался, новый режим воспринимал их как классовых врагов, контрреволюционеров, вне зависимости от того, чем они занимались. Огромное число этих людей не пережили первые два года после революции.


Олег Щербачёв: "Понятие "дворянин" проникает в твою суть и душу"

Би-би-си: Пытались ли представители дворянства сохранить свои культурные и сословные традиции после падения Российской империи?

Д.С.: Честного говоря, я не думаю, что после большевистского переворота большинство оставшихся в России дворян в первую очередь задумывались о вопросах сохранения образа жизни, привычек, традиций, практик, которые их выделяли как аристократический класс. Думаю, что в то время на первый план вставал вопрос выживания.

Конечно, они прекрасно понимали, кто они, понимали свое место в истории страны и возникшие перед ними опасности, но мало кто задумывался о том, чтобы не потерять связь с определенными традициями и привычками, главное для них было просто выжить. Они старались поддерживать друг друга, не терять контакты с представителями своего класса, чтобы существовать в новой суровой реальности.

Би-би-си: Как русские дворяне жили в эмиграции? Сложно ли им было привыкнуть к новым условиям, новому образу жизни вдали от родины?

Д.С.: В большинстве случаев они находили способы приспособиться к новым условиям, хоть это было и непросто. Важно отметить тот факт, что никто из них не думал, что большевики надолго останутся у власти. Большинство тех дворян, которые уехали на Запад или в Харбин, верили в то, что скоро они смогут вернуться.

Поначалу многие эмигранты были очень бедны, так как они не могли увезти с собой все свои сбережения и ценности, но они были хорошо образованы, говорили на нескольких языках, владели определенными навыками, которые помогали им продолжать жить достойно. Однако как бы ни была тяжела жизнь в эмиграции, эти проблемы не идут ни в какие сравнение с теми трудностями, которые переживали дворяне, оставшиеся в России.


Media playback is unsupported on your device

Сергей Самыгин: "Дворянские роды брали пример с царской семьи"

Би-би-си: Были ли попытки вернуться в Россию? И были ли случаи, когда советские власти пытались вернуть дворян из эмиграции?

Д.С.: Да, советские власти проводили секретные операции, чтобы заставить эмигрантов вернуться, и в большинстве случаев судьба вернувшихся назад дворян была плачевной. Правда, известны и отдельные случаи, когда дворяне ехали обратно, одобряя коммунистическую власть в России. Однако подавляющее большинство тех, кто уехал в эмиграцию, уже не возвращались.

При этом многие воспринимали себя не только как носителей дворянских ценностей, но и как хранителей русской культуры в целом. Они считали, что они поддерживают эти ценности, пока у власти на их родине находятся коммунисты, пытающиеся перекроить все российское общество. Это осознание помогало им жить в трудные годы эмиграции.

Би-би-си: В каких странах и сегодня есть крупные диаспоры потомков русских дворян? Как они пытаются сохранить свои ценности в современных условиях?

Д.С.: Большинство дворян, которые имели непосредственные связи с Россией (родились там или слушали рассказы своих родителей), уже умерли. Поэтому живая связь этих потомков с российским дореволюционным прошлым в основном утеряна.

Сегодня большая часть потомков эмигрантов - это уже полноценные граждане Франции, США, Германии, ведь прошло уже сто лет после революции. Однако попытки сохранить эту связь все же предпринимаются. Например, в США этим занимается Ассоциация российских дворян. Однако с годами становится все труднее и труднее поддерживать работу таких организаций.


Media playback is unsupported on your device

Надежда Дмитриева: "Мои родители были лишенцами"

Би-би-си: Вы общались с потомками дворянских родов, которые живут в России?

Д.С.: Да, я общался с потомками Голицыных, Шереметьевых, Трубецких. Всех их объединяет желание знать историю своего рода, желание публиковать мемуары, письма, статьи о своих предках, узнавать больше о вкладе своей семьи в историю России и о жизни своих предков в советские времена, а также передавать эту информацию своим детям.

Би-би-си: Мы видим, что монархические идеалы набирают популярность в современной России. В чем заключается их привлекательность?

Д.С.: Это интересный феномен, и он стал усиливаться в последние два года. Думаю, что во многом это связано с режимом [президента Владимира] Путина, который пытается оправдать свое существование, возрождая к жизни традиционные части русской культуры. Это видно по сегодняшнему отношению властей к церкви, к ценностям царской эпохи.

Конечно, столетие революции привлекает дополнительное внимание к последним представителям династии Романовых и их роли в истории России. Думаю, в этом есть некая ностальгия, многие начинают рефлексировать о том, что жизнь при царях была лучше, чем сегодня.


Media playback is unsupported on your device

Алексей Карпов: "Революцию я воспринимаю как трагедию"

Би-би-си: А как это соотносится с ностальгией по советских временам, которая тоже наблюдается в российском обществе?

Д.С.: Я думаю, что во главу угла ставится сильное российское государство. Эта концепция уходит корнями в царское прошлое, во времена Петра I или Ивана Грозного, которому недавно открыли памятник в Орле. После этого была победа в Великой Отечественной войне, с которой российские власти пытаются связать современные успехи страны.

Все это складывается в картину мощного государства, которое часто представляют как осажденную врагами крепость, пытающуюся не допустить врагов на свою территорию. Мне кажется, это та модель, которая сегодня установилась в России.

«Всего во Франции русских было, вероятно, тысяч двести - триста. В Париже нас было тысяч восемьдесят», - писал о русской эмиграции 1920-ых гг. Александр Вертинский. Это была разношерстная людская масса из аристократии, интеллигенции, казаков, духовенства и других беженцев. Кому-то из них удалось приспособиться к новым реалиям, уделом других до конца дней стала нищета и тяжелая работа в незнакомой стране. Свидетельства о подобных противоречиях жизни на чужбине оставили мемуаристы с самой разной судьбой.

Александр Вертинский, «Дорогой длинною…»

«Обессиленная продолжительной войной Франция нуждалась в мужском труде, ибо война унесла многих её сынов в могилу. Мужские руки ценились. Десятки тысяч русских эмигрантов работали на заводах Рено, Ситроена, Пежо и других. Много людей «сели на землю» и занимались сельским хозяйством — и собственным, если были средства, и чужим, если приходилось наниматься.

Всего во Франции русских было, вероятно, тысяч двести — триста. В Париже нас было тысяч восемьдесят. Но мы как‑то не мозолили глаза. В этом колоссальном городе мы растворялись как капля в море. Через какой‑нибудь год мы уже считали себя настоящими парижанами. Мы говорили по-французски, знали все, что творится вокруг нас, всюду работали с французами бок о бок и старались подражать им во многом. Правда, у нас был и свой быт: свои церкви, клубы, библиотеки, театры. Были свои рестораны, магазины, дела, делишки. Но это для общения, для взаимной поддержки, чтобы не потеряться в этой стране. В душе же каждый считал себя европейцем и парижанином. Снимали «гарсоньеры» и мансарды, устраивались по-мелко-и крупнобуржуазному, ссорились с консьержками, приглашали друг друга — не к себе в дом (как на родине), а обязательно в ресторан к Прюнье или в кабачки на Сене, ежедневно совершали прогулки в Булонском лесу (с собачками и без собак), пили до двенадцати дня различные аперитивы.

Весь Монмартр кишел русскими. Вся эта публика группировалась около ресторанов и ночных дансингов. Одни служили гарсонами, другие метрдотелями, третьи на кухне мыли посуду и т. д. , потом шли танцоры — «дансэр де ля мэзон», или «жиголо» по-французски, молодые люди, красивые, элегантно одетые, для танцев и развлечения старых американок, потом артисты, певцы, музыканты, балетные танцоры, исполнители лезгинки, молодые красавцы грузины в черкесках, затянутые в рюмочку, потом цыгане, цыганки, цветочницы, зазывалы, швейцары, шофёры».



Прибытие русских эмигрантов в Париж (1917)


Живущие в пригороде Парижа русские аристократы слушают радио (1931)

Нина Берберова, «Курсив мой»

«…православный собор на улице Дарю и все сорок сороков русских церквей Парижа и пригородов наполнялись «белыми русскими», как их называли тогда, остатками полков Деникина и Врангеля, молодцеватыми «чинами армии», с их преданными женами, портнихами, вышивальщицами, шляпницами, когда-то бывшими медсестрами Добровольческой армии или просто офицерскими дочками, белоручками и скромницами. Чины армии являлись в собор с детьми: сыном, записанным в мэрии Глебом-Жаном, и дочерью, Кирой-Жанеттой. Беленькие, синеглазые дети ползли на четвереньках к причастию, грудных подносили к чаше, хор Афонского гремел на всю церковь, на паперти стояли старушки-губернаторши, в прошлом — величественные дамы петербургского общества, «распутники», мужья которых давным-давно были заколоты или пристрелены. Среди них — нищие, с красными глазами и опухшими лицами, с грязной шляпой в руке:

Сильвупле, подайте бывшему интеллигенту. В пятнадцатом кровь проливал на полях Галиции… Теперь абориген Армии Спасения.

Подайте безработному, жертве законов прекрасной Франции…

Подайте инвалиду Ледяного похода…

Подайте русскому дворянину кусок горького хлеба изгнания…»


Русская церковь в Париже в день прощания с императрицей Марией Федоровной (1928)



Обед эмигрантов в Париже (1932)

Нина Кривошеина, «Четыре трети нашей жизни»

«Осенью 1925 г. я, в силу сложных денежных обстоятельств, внезапно оказалась одной из хозяек русского ресторанчика «Самарканд». Мы вселились в смрадную комнату над этим бывшим кафе, небольшой зал разукрасили цветными платками, на столики поставили лампы в оранжевых абажурах; появилось пианино, кто-то порекомендовал двух милых юных подавальщиц, уже знавших толк в ресторанном деле, — и «Самарканд» вступил на свое новое поприще, а у кормила, за стойкой, встала я… Вскоре, как-то сама по себе образовалась и артистическая программа: появилась сперва прелестная, цыганского вида Лиза Муравьева «в своем репертуаре», вскоре начал каждый вечер выступать Жорж Северский, известный в мире русских кабаре певец, а затем чудесный музыкант с несноснейшим характером, но безупречным музыкальным вкусом — Владимир Евгеньевич Бюцов.

За ресторанной стойкой оказалась тогда не я одна, но и многие женщины из эмиграции. Русские рестораны и кабаре стали одной из характерных черт Парижа тех лет, от 1922−23 гг. до середины 30-х годов. Были и совсем скромные, куда ходили люди, которым негде было готовить, одинокие, часто жившие в самых дешевеньких и подчас подозрительных отельчиках; впрочем, если «заводилась деньга», то и в этих ресторанах можно было кутнуть, закусить с графином водки, и уж обязательно появлялась музыка — бывало, что тренькал на гитаре сам хозяин, а кто-нибудь подпевал, и часто такой кутеж кончался слезами: «Эх! Россия, Россиюшка!»

Но были и роскошные, чрезвычайно дорогие кабаре, с джазом, певицами, красивыми дамами для танцев, обязательным шампанским, со жженкой, которую зажигали, потушив в зале огни, или с шествием молодых людей в псевдо-русских костюмах, которые через весь зал торжественно несли на рапирах… шашлыки! Каких тут фокусов не придумывали! Об этом и сейчас еще горько вспомнить».



Русский продуктовый магазин в Париже (1930)


Русский ресторан «Якорь» княгини Варвары Репниной (1930-е)

Лев Любимов, «На чужбине»

«Многие казаки батрачили в самых тяжелых условиях и там и в других местах. Один из них, еще молодой и красивый парень, как-то приехал в Париж, зашел в «Возрождение» и разговорился со мной. Оказалось, что он стал батраком после того, как потерял работу на заводе. Работа была нелегкая, оплата низкая, но местом своим он дорожил, так как ему приглянулась дочь хозяина. Смущаясь и запинаясь, он обратился ко мне с просьбой составить для него по-французски любовное письмо. «Нехорошо там жить, — говорил он мне. — Не то что девушки, коровы и те ни слова не понимают по-русски. Никак с ними не сладишь!» Письмо я написал, причем он настаивал, чтобы такие выражения, как «голуба», «мое золото», были переведены на французский дословно. Вышло, в общем, малопонятно, но достаточно пылко. Через несколько лет я снова встретил его. Он постарел, отяжелел. Однако выглядел еще молодцом, со своими лихо закрученными усами и французской кепкой, по-казацки заломленной набекрень. Сообщил, что женился на дочери фермера; тот вскоре умер, и теперь фермером стал он сам. Но жизнь по-прежнему не удовлетворяла его: не ладил с женой. «Эксплуататорша, — говорил он — точь-в-точь как ее отец. И кого эксплуатирует? Таких же казаков, как я, которых я устроил на работу. Черства, скаредна, каждый сантим помнит и готова сантим за сантимом вытянуть из самой кожи у рабочего человека. Ссоримся часто. Почему? Потому, что я со своими казаками держусь на равной ноге. «Ты ведь хозяин, — говорит, — а они батраки! Скверная жизнь!»



Курсы шоферов, организованные русскими офицерами



Таксист — офицер русской армии

Зинаида Гиппиус, «В Париже успокоения еще нет»

«Но что о молодых, когда из старых многие ли чувствуют ответственность, сознают свои ошибки в прошлом? Для этого, впрочем, необходимо быть не совсем старым, сохранять какой-то запас юности, доверчивой доброты к жизни и людям, молодой легкости в движении. Мне уже довелось отметить, что такой «виноватый» человек, как А. Керенский, вышеназванными запасами обладает; это и делает его «своим» в кругу здешней интеллигентной «молодежи». (Один поэт его недурно знает в прошлом; Керенский произвел его на фронте в офицеры…).

Теперь здесь с бывшим «главковерхом» случаются примечательные истории. Одна из них случилась как раз тогда, когда он шел в наш людный кружок, и тотчас была нам рассказана, с подкупающей открытостью. Шел он по улице с довольно узким тротуаром, просматривая газету на ходу. Навстречу дама, с девочкой лет семи: и остановилась. Остановился и Керенский. «Смотри, «- говорит дама девочке, — и запомни! Это он погубил Россию!».

Нет, со мной лучше было, — прерывает Керенский общий смех и откровенные замечания, что дама-то отчасти и права (у нас принята откровенная правда). — Вхожу я раз в магазин… надо же мне иногда купить что-нибудь. Несколько русских, очень хорошо одетых, глядят и вдруг; «Еще по магазинам ходит! Он! Еще по магазинам! Еще покупает!».

Но, в самом деле, должен же я иногда покупать, — прибавляет Керенский, как бы оправдываясь. — Не воровать же мне!

Мы смеялись, утешали носителя такой «славы», но мало соболезновали: есть ведь тут и заслуженное. Он сам это понимает. Если бы не понимал — он не был бы «своим» среди вот этой интеллигентной эмигрантской «молодежи», — вообще не был бы среди них. И ничего бы не понимал из того, что они худо ли, хорошо ли, а понимают. Ему было бы чуждо — или враждебно — архиновое, молодое течение материализма, столь заметное и среди молодежи французской, как упоминалось выше».


Журнал Иллюстрированная Россия издавался в Париже в 1924 — 1939 гг.



Иллюстрированная Россия также проводила ежегодный конкурс красоты


Манекенщица Мария Павлова (1932)


Княжна Натали Полей, внучка Александра II (1937)

Иван Бунин. Дневники

«Ничего не записывал с отъезда в Париж в мае. Приехал туда в одиннадцатом часу вечера 9-го (выехал 8-го, ночевал в Марселе, из М. утром). Вера была в Париже уже с месяц, встретила меня на Лионск. вокзале. Когда ехали с вокзала на квартиру, меня поразило то, что по всему черному небу непрестанно ходили перекрещивающиеся полосы прожекторов — «что-то будет!» подумал я. И точно: утром Вера ушла на базар, когда я еще спал, и вернулась домой с «Paris-Midi»: немцы ворвались ночью в Люксембург, Голландию и Бельгию. Отсюда и пошло, покатилось…»